---

 

Фотограф и журналист Виктория Ивлева побывала на сербско-венгерской границе, куда продолжают прибывать беженцы с Ближнего Востока, увидела, как их встречают, и написала послание европейцам, переживающи о грядущих тратах на пособия для переселенцев.

 

 

Мне снится, что в Европе идёт война. Надежды, что она закончится в ближайшее время, нет никакой. В дом, где я прожила всю свою жизнь, попал снаряд — он оставил меня и мою семью живыми, но уничтожил весь быт.

Мы решаем бежать в далекую и процветающую Иорданию или в соседний с ней Израиль — именно так всё и снится. Все наши накопления уходят на организацию путешествия, мы покидаем свою страну с маленькими рюкзачками за спиной, двоих младших детей сажаем в коляску, двое старших идут сами. Мы добираемся до края Европы, где нас сводят с какими-то тёмными людишками, обещающими нелегалами переправить всю семью на юг Турции на лодках. Путешествие стоит 1250 долларов с человека, дети за полцены. В лодку, рассчитанную на четырёх человек, набивается шестнадцать. Моему мужу показывают, как нужно ей управлять, и мы пускаемся в страшное плаванье среди ночи.

 

У турецкого берега в лодку набирается вода, лодка переворачивается, мы умудряемся спасти детей и выплыть сами, но рюкзачки и детская коляска тонут. Я радуюсь и благодарю Бога, который надоумил нас положить документы и остатки денег в непромокаемые мешки, а сами мешки повесить на шею. Наступает утро, мы сохнем на берегу, появляется полиция, нас довольно дружелюбно и бесплатно довозят до ближайшего городка. Там мы платим за автобус до границы с Сирией и едем вдоль сирийского морского побережья. Деньги на исходе. Местные волонтёры предлагают пледы, воду, хлеб, но на всех не хватает. Больших международных организаций, кроме «Врачей без границ», я вокруг не вижу.

 

 

Ориентироваться сложно: ни я, ни муж не говорим по-арабски, хотя знаем несколько европейских языков. Дети в автобусе мгновенно засыпают, я сама еле держусь. Муж подбадривает, нам осталось всего 250 километров, пересечь Ливан, и мы будем в Израиле, а за ним — Иордания. Мы начинаем думать, куда лучше ехать, в это время кто-то получает известие от беженцев, которые идут впереди нас: Ливан закрывает границу и не хочет пропускать через свою территорию. Мы не можем в это поверить — нам ведь совсем не нужен Ливан, это просто страна на пути; повернуть обратно мы не можем, за нами — сожжëнная Европа. Решаем двигаться вперëд.

Наступает вечер, мы около сирийско-ливанской границы. Вокруг полно людей из разных частей Европы, которые хотят спастись от войны. Толпа напирает на проволоку вдоль границы, люди что-то выкрикивают — кто по-немецки, кто по-французски, кто по-венгерски. В ответ ливанские полицейские плотнее смыкают шеренгу. Я чувствую, что сил идти у меня нет, да и идти, собственно говоря, некуда. С трудом вспоминаю два-три арабских слова, пытаюсь объясниться с какой-то тёткой с видеокамерой, но ей не до меня, она мчится снимать толпу. Местных журналистов здесь больше чем нужно. Они понимают нас с трудом — разные языки, — но настырно лезут в нашу жизнь, предлагая позировать, или просто нагло рассматривают нас и беззастенчиво фотографируют.

 

 

 

 

Муж с другими мужчинами уходит в поисках еды, приходит через час, говорит, укоряя себя, что они забрались в чей-то сад и наворовали там яблок и кукурузы. Мы разводим костëр, печëм кукурузу для детей. Страшно хочется пить. Дети просятся в туалет, но его нет — приходится вести их в ближайшие кусты, стараясь не вымазаться в фекалиях тех, кто побывал здесь раньше нас. Кто-то, читающий на арабском, приносит местную газету, в которой написано, какие мы свиньи, грязные европейские свиньи, не убирающие за собой мусор, как мы молимся не тем богам и живëм не по правилам. Я думаю про горящую Европу, невозможность повернуть назад, замученных долгой дорогой детей, плачу и… открываю глаза.

 

 

 

Мне приснилась история обычных сирийских беженцев, только повернутая географически в противоположную сторону. Несколько дней назад я увидела множество таких семей, явно среднего класса, явно не привыкших ни к кочевой жизни, ни к тяготам долгих переходов. Все они сидели или лежали прямо на земле около закрытого магазина Duty Free в сербском городке Хоргош в ста метрах от сербско-венгерской границы, которую венгерские власти закрыли полностью для прохода да ещё и опутали колючей блестящей проволокой.

 

 

Мне знакомы расхожие доводы: о том, что среди этих беженцев наверняка есть боевики ИГИЛ, что есть совсем не беженцы, а просто искатели лучшей доли, что они сядут на наши европейские шеи и будут сосать наши европейские пособия, и у нас на несколько процентов вырастут налоги…

 

 

При этом ни одно проникновение боевиков ИГИЛ под видом беженцев до сих пор не было подтверждено, а вот про смертельно уставшего ребëнка или мучимую жаждой беременную женщину или парней, не желающих воевать, ничего доказывать не надо — эти люди передо мной. Почему же мы так немилостивы к ним?

 

 

В каждом из нас течëт кровь мигранта. Нет на земле человека, чьи предки когда-то не брели вот так же по пыльным дорогам, спасаясь от войны, чумы и других напастей. Христос, в конце концов, тоже был беженцем. От этого ещё грустнее видеть многих современных недохристиан, внезапно вставших на стражу удивительных ценностей: не помогай ближнему! Не возлюби его! Думай о людях плохо! Все люди — не братья! Не относись к другим так, как хотел бы, чтобы отнеслись к тебе…

Что ж, христианские ксенофобы — не дай вам всем Бог хоть на одну секунду стать беженцем. Спите крепче, и пусть вас не мучают кошмары. Приятных снов.